Фёдор Гладков «Цемент»
Цемент
Роман, (год написания: 1924)
Язык написания: русский
Весна 1921 года. Гигантский цементный завод в Новороссийске лежит в развалинах, а молодой советской республике срочно нужен цемент. Истории восстановления завода посвящена известнейшая книга Фёдора Гладкова.
Изенгрим, 12 декабря 2019 г.
Ознакомиться с этой далеко не развлекательной книгой стоит ради одного только языка — богатого, сочного, образного. Редкие, но меткие вкрапления описаний элементов окружающей природы созвучны всему происходящему, а не вставлены за ради красивости, но и не сами по себе, а отражают настроения героя и его миросозерцание: саму по себе природу по этим описаниям представить все-таки трудно, настолько они метафоричны. Иногда ловил себя на мысли, что это просто белый стих или стихи в прозе — настолько легко чувствовался внутренний ритм, четкая и мощная поэтика. Федор Гладков как будто экспериментирует, составляя из разных слов и определений уникальные катахрезы, нестыкующиеся сочетания, создавая новые значения и новые знамения. Сразу вспоминаются неизвестно чьи слова: «дабстеп-это подсознательная тоска молодого поколения по шуму работающего завода». Вот здесь тоже читаешь и чувствуешь этот дабстеп и эту тоску. Уже не футуризм, но еще не соцреализм — что среднее, сродни платоновскому «Котловану».
Впечатляет обилие и разнообразие бытового разговорного языка первой половины двадцатых, активное использование суффиксов и приставок для создания новых слов, не всегда понятных, и использования старых в неведомом диком смысле. Даже убогий пролетарский канцелярит, за употребление которого просто хочется в рожу плюнуть и кирпичом добавить, здесь выглядит вполне уместным: наверняка именно так и говорили, такие фразы пользовали, такая трескотня стояла в разговорах — благо Гладков не из вторых рук все рассказанное берет, а сам в подобном участвовал, да и книга написана буквально по горячим следам, еще Ильич не помер. Диалоги отдают театральщиной, вроде как каждый поперек батьки пытается толкануть речь и задвинуть философию, но поскольку текст скорее поэтический, нежели приземленная проза, то все это представляется вполне уместным.
Впрочем, долго читать книгу не так-то легко — возникает ощущение, что ты обдолбанный, причем трава не самая лучшая, иначе с чего бы эйфория временами сменяется приступами дурноты, жажды и жора. Персонажи слишком часто смеются без причины и непонятно — это признак тотальной шизофрении, дурачины или просто клятые большевики чем-то окуривали народ? Особенно показателен момент, когда все действующие лица «не могут сдержать радостной улыбки» при получении винтовки с патронами.
О чем книга? О врагах. Враги в собесе, враги в наркомпросе и промбюро, враги в совнархозе, райлесе и совнаркоме, все, кто не с нами — враги, и те, что с нами — тоже враги, только хорошо замаскировавшиеся; враги в продкоме, эркаи и главцементе, и только в Москве — Ленин в ушанке. Обыватели ходят, играя бровями при встрече, явно замыслили социал-предательство, бюрократы окопались, днем и ночью проталкивают кооперацию, концессии и спекуляции, чека спит, функционеры вставляют палки в колеса. Эта книга — о ненависти. Ненависть движет главным героем Глебом Чумаловым. Три года он сражался на фронтах и привык ненавидеть своих врагов, но вернулся и ненависть никуда не делась, просто приобрела другие формы: сто оттенков серого. Непонимание и злость к жене, которая не дает и строит из себя новую женщину, тревога по отношению к нэпманам и сверкающим витринам — разве за это боролись? отвращение и гнев к переродившимся коммунистам с портфелями в конторах, недоверие к спецам. Но Глеб правильно использует эту ненависть — в качестве топлива для работы, для строительства. Потому как хорошее надо строить из плохого, больше ничего просто нет. Так что книга о созидании.
В Цементе немало емко выписанных персонажей. Сам герой, солдат, вернувшийся на завод и сражающийся гидрой советской бюрократии; его жена, ставшая женотделовкой и кипучим организатором; местный функционер, предисполкома, монолитный, квадратный карьерист и насильник с оловянными глазами; руководитель какого-то планбюро, забаррикадировавшийся за революционной терминологией, с мертвой маской вместо лица; чекист, которого все боятся и который ни черта не делает — он колеблется вместе с линией партии и НЭП ему не страшен; дерганый популист и агитатор, мутящий рабочих не понятно на что; руководительница женотдела, поймавшая нервный срыв на фоне пришествия витрин, спекулянтов и нэпманов; бывший инженер завода, старый седой технарь, словно сотканный из паутины и тлена. В принципе, не трудно сделать пьесу из всего этого красного бедлама — было бы посильней, чем «Фауст» Гете.
Впечатлила линия с женой героя, которая от забитой бабы с борщом и дитятей становится настоящей коммунисткой, борцом за права женщин. Очень здорово выписан конфликт с вернувшимся с войны мужем, его (мужа) постепенная трансформация (не важно, реальная или нет) в спутника и более-менее равноправного партнера. Если б Гладков взял бы этот конфликт как сюжетообразующий, могло бы получиться не только очень круто, но еще и на века, потому как в нынешней конфигурации книга как комар в янтаре — красиво, но мертво.
Несмотря на мою высокую оценку и немалое удовольствие, полученное при чтении, советовать я ее никому не буду — книга весьма своеобразная, на любителя покопаться в исторических свистелках и для фаната всей этой безумной и безумно интересной эпохи. Ближе к концу она становится чрезмерно утомительной, концентрация двадцатых годов здесь такая ядреная, что аж слезы из глаз и унутре все волнуется. Так что с дозировкой осторожней — запивайте молоком.
Источник
Цемент
Скачать книгу в формате:
Аннотация
Роман известного писателя Федора Гладкова (1883–1958) «Цемент» является знаменательной вехой в истории советской литературы. В нем впервые нашли свое отражение созидательный труд рабочих, творческие усилия коллектива в строительстве социализма, новые отношения в семье и быту.
Александр Серафимович дал высокую оценку роману как «первому широкому полотну строящейся революционной страны, первому художественно-обобщенному воспроизведению революционного строительства зачинающегося быта».
Отзывы
Популярные книги
В моем мире живут оборотни. Об этом мало кто знает, но мне, к сожалению, данный факт известен. И н.
Шепот в темноте
Здравствуй уважаемый читатель. Книга «Цемент» Гладков Федор Васильевич относится к разряду тех, которые стоит прочитать. Удивительно, что автор не делает никаких выводов, он радуется и огорчается, веселится и грустит, загорается и остывает вместе со своими героями. С невероятным волнением воспринимается написанное! – Каждый шаг, каждый нюанс подсказан, но при этом удивляет. Динамичный и живой язык повествования с невероятной скоростью приводит финалу и удивляет непредсказуемой развязкой. Умеренное уделение внимания мелочам, создало довольно четкую картину, но и не лишило читателя места для его личного воображения. Очевидно, что проблемы, здесь затронутые, не потеряют своей актуальности ни во времени, ни в пространстве. Замечательно то, что параллельно с сюжетом встречаются ноты сатиры, которые сгущают изображение порой даже до нелепости, и доводят образ до крайности. Из-за талантливого и опытного изображения окружающих героев пейзажей, хочется быть среди них и оставаться с ними как можно дольше. Созданные образы открывают целые вселенные невероятно сложные, внутри которых свои законы, идеалы, трагедии. Встречающиеся истории, аргументы и факты достаточно убедительны, а рассуждения вынуждают задуматься и увлекают. Долго приходится ломать голову над главной загадкой, но при помощи подсказок, получается самостоятельно ее разгадать. «Цемент» Гладков Федор Васильевич читать бесплатно онлайн очень интересно, поскольку затронутые темы и проблемы не могут оставить читателя равнодушным.
- Понравилось: 0
- В библиотеках: 0
Новинки
Бояръ-аниме. Вехи параллельной России… Нас ждёт непредсказуемый поворот в истории о жизни и прик.
Источник
Цемент
Федор Гладков
Красноармеец Глеб Чувалов после трёх лет боёв на полях гражданской войны возвращается в Новороссийск на родной завод, где его избирают секретарём партийной ячейки. Действующие лица и исполнители От автора — Вячеслав Шалевич; Глеб Чумалов — Виктор Зозулин; Лошак — Николай Пеньков; Даша Чумалова — Нина Русланова; Герман Клейст — Евгений Евстигнеев; директор Мюллер — Агрий Аугшкап; а также — Ксения Минина. Запись 1983 года. Доп. информация: Инсценировка — Сергей Карлов. Режиссёр радио — Эдуард Кольбус. Редактор — М. Аристов.
Любовь и бремсберг
На фабрике, в шуме стозвонном
Машин, и колес, и ремней,
Заполни, с лицом непреклонным,
Свой день, в череду миллионном
Рабочих, преемственных дней!
Наша страна, обычно находящаяся несколько в стороне от центра мировых событий, время от времени взрывается и удивляет весь мир. При этом культура наша странно зависит и страдает от этих взрывов – каждый из них посылает волны влияния в окружающие пространства, что твои круги на воде, но в самом эпицентре то, что эти самые круги посылало, обычно забывается, затирается, проваливается куда-то в культурный слой. Иногда забывается так сильно, что какие-то вещи создаются будто бы заново, без оглядки на то, что уже существовало. Культура бесконечно обновляемого палимпсеста.
Вот и «Цемент» куда-то провалился, а может это я такой необразованный (но вряд ли кто-то будет всерьез утверждать, что это произведение прочно вошло в канон отечественной литературы). Узнал я о нем из книги зарубежного исследователя о культурной политике 20-30-х — для него, исследователя, это произведение было важным и знаковым, но не как произведение художественное, а как артефакт, книга, задним числом объявленная предтечей соцреализма.
Да, это артефакт, да, это что-то неживое, окаменелое. Но неужели вас не трогают римские мозаики? Мамонтята из вечной мерзлоты? Что-то целое, незатертое, не туристическая достопримечательность, отшлифованная миллионами рук и глаз до состояния невероятности? Если да, то это книга для вас.
Автор несколько раз брал в руки топор и рубил язык, как минимум в 1938 и 1940, упрощая и подгоняя под современный ему политический момент. Думаю, что рубил он не только язык, но и акценты менял, было бы интересно найти текст в издании 20-х, а не из переиздания 70-х. Но и стесанном виде язык выбивается из-под натянутой маски, рвет покровы, оглушает советскими ревущими двадцатыми, без джаза, но с ритмом, ритмом нового мира.
Книга удивила меня с самого начала. Фабула проста, понятна и чудовищное количество раз опробована – герой возвращается и все налаживает, все, что расселось, развалилось в его отсутствие. Что твой Одиссей, ей-богу, даже за целомудрие жены Глеб тоже опасается, да все женихов ищет. Поэтому, ясное дело, не фабулой тут можно восхищаться, и даже не языком, мало ли сочных, колоритных книг? Но есть тут верно схваченное настроение, жизнь людей в необычных обстоятельствах, которой, вопреки синтаксису и политзадаче, веришь.
Вот Глеб идет к заводу после трех лет в Красной Армии, в буденовке и в ожидании. Вот он идет к заводу, а само описание местности – море и горы, юг и цемент – не может не вызвать у меня узнавания. Это же Новороссийск, он, это тот пыльный завод, который я столько раз видел ребенком из автобуса, в толчее и дикой жаре на маршруте Новороссийск – Геленджик, еще не отойдя от двух суток в поезде. Как странно тесен мир.
Вот он идет его оживлять, заставлять людей работать, хозяйничать, гонять. А пока вокруг козы да куры, да равнодушие. Завод мертв, машины стоят, цеха разграблены, люди кричат, заседают, рядятся, склочничают.
Жена – в женотделе, ребенок – в детсаду, все другое, все изменилось, схлопнулось, уменьшилось. А он пришел, подумал, раскачался да и запустил. Нет, конечно, он в процессе простил смертельного врага, сцепился с толпой карьеристов и равнодушных, не понял жену, не справился с собой. Но могло ли это его остановить?
В книге много крови, смерти, хотя война вроде бы закончилась. Уплотнения, реквизиции (сама сцена резко напомнила раскулачивание из «Поднятой целины»), мятежи, недобитки. Повешения, болезни, самоубийства. Несправедливая партийная чистка (автора, насколько можно судить, также из партии вычистили в начале 20-х), примат общественного над частным даже если речь идет о собственном ребенке, неврозы от введения НЭПа. И открытая, лютая взаимная ненависть партийного функционера и одухотворенного Глеба. И обо всем об этом автор говорит открыто, слово «лакировка» еще не вошло в наш быт, противоречия не скрываются, подчеркиваются и выставляются – это было явно утеряно в последователях, если уж считать Гладкова предтечей.
И чудо общего труда (вы не поверите, тут тоже дрова, только не из Боярки в Киев, как у Корчагина, а с гор в бухту, посредством бремсберга), общей радости от пуска завода. Радости со слезами для главного героя, ведь, кроме этого, у него ничего и не осталось – друзей он себе не заработал подвижничеством.
Мир наших двадцатых, от пустоты к ресторанам с оркестром за пару месяцев, от экосо и РЕКАПЕ до концессий и турецких фелюг, от голода к возвращенцам (в романе пускают к нам пароход казаков и солдат). Одно слово «шрапнель» для перловки чего стоит. Горячий, полыхающий роман, магма да и только.
Любовь и бремсберг
На фабрике, в шуме стозвонном
Машин, и колес, и ремней,
Заполни, с лицом непреклонным,
Свой день, в череду миллионном
Рабочих, преемственных дней!
Наша страна, обычно находящаяся несколько в стороне от центра мировых событий, время от времени взрывается и удивляет весь мир. При этом культура наша странно зависит и страдает от этих взрывов – каждый из них посылает волны влияния в окружающие пространства, что твои круги на воде, но в самом эпицентре то, что эти самые круги посылало, обычно забывается, затирается, проваливается куда-то в культурный слой. Иногда забывается так сильно, что какие-то вещи создаются будто бы заново, без оглядки на то, что уже существовало. Культура бесконечно обновляемого палимпсеста.
Вот и «Цемент» куда-то провалился, а может это я такой необразованный (но вряд ли кто-то будет всерьез утверждать, что это произведение прочно вошло в канон отечественной литературы). Узнал я о нем из книги зарубежного исследователя о культурной политике 20-30-х — для него, исследователя, это произведение было важным и знаковым, но не как произведение художественное, а как артефакт, книга, задним числом объявленная предтечей соцреализма.
Да, это артефакт, да, это что-то неживое, окаменелое. Но неужели вас не трогают римские мозаики? Мамонтята из вечной мерзлоты? Что-то целое, незатертое, не туристическая достопримечательность, отшлифованная миллионами рук и глаз до состояния невероятности? Если да, то это книга для вас.
Автор несколько раз брал в руки топор и рубил язык, как минимум в 1938 и 1940, упрощая и подгоняя под современный ему политический момент. Думаю, что рубил он не только язык, но и акценты менял, было бы интересно найти текст в издании 20-х, а не из переиздания 70-х. Но и стесанном виде язык выбивается из-под натянутой маски, рвет покровы, оглушает советскими ревущими двадцатыми, без джаза, но с ритмом, ритмом нового мира.
Книга удивила меня с самого начала. Фабула проста, понятна и чудовищное количество раз опробована – герой возвращается и все налаживает, все, что расселось, развалилось в его отсутствие. Что твой Одиссей, ей-богу, даже за целомудрие жены Глеб тоже опасается, да все женихов ищет. Поэтому, ясное дело, не фабулой тут можно восхищаться, и даже не языком, мало ли сочных, колоритных книг? Но есть тут верно схваченное настроение, жизнь людей в необычных обстоятельствах, которой, вопреки синтаксису и политзадаче, веришь.
Вот Глеб идет к заводу после трех лет в Красной Армии, в буденовке и в ожидании. Вот он идет к заводу, а само описание местности – море и горы, юг и цемент – не может не вызвать у меня узнавания. Это же Новороссийск, он, это тот пыльный завод, который я столько раз видел ребенком из автобуса, в толчее и дикой жаре на маршруте Новороссийск – Геленджик, еще не отойдя от двух суток в поезде. Как странно тесен мир.
Вот он идет его оживлять, заставлять людей работать, хозяйничать, гонять. А пока вокруг козы да куры, да равнодушие. Завод мертв, машины стоят, цеха разграблены, люди кричат, заседают, рядятся, склочничают.
Жена – в женотделе, ребенок – в детсаду, все другое, все изменилось, схлопнулось, уменьшилось. А он пришел, подумал, раскачался да и запустил. Нет, конечно, он в процессе простил смертельного врага, сцепился с толпой карьеристов и равнодушных, не понял жену, не справился с собой. Но могло ли это его остановить?
В книге много крови, смерти, хотя война вроде бы закончилась. Уплотнения, реквизиции (сама сцена резко напомнила раскулачивание из «Поднятой целины»), мятежи, недобитки. Повешения, болезни, самоубийства. Несправедливая партийная чистка (автора, насколько можно судить, также из партии вычистили в начале 20-х), примат общественного над частным даже если речь идет о собственном ребенке, неврозы от введения НЭПа. И открытая, лютая взаимная ненависть партийного функционера и одухотворенного Глеба. И обо всем об этом автор говорит открыто, слово «лакировка» еще не вошло в наш быт, противоречия не скрываются, подчеркиваются и выставляются – это было явно утеряно в последователях, если уж считать Гладкова предтечей.
И чудо общего труда (вы не поверите, тут тоже дрова, только не из Боярки в Киев, как у Корчагина, а с гор в бухту, посредством бремсберга), общей радости от пуска завода. Радости со слезами для главного героя, ведь, кроме этого, у него ничего и не осталось – друзей он себе не заработал подвижничеством.
Мир наших двадцатых, от пустоты к ресторанам с оркестром за пару месяцев, от экосо и РЕКАПЕ до концессий и турецких фелюг, от голода к возвращенцам (в романе пускают к нам пароход казаков и солдат). Одно слово «шрапнель» для перловки чего стоит. Горячий, полыхающий роман, магма да и только.
Прометей освобожденный, или Красный воздух
Ознакомиться с этой далеко не развлекательной книгой стоит ради одного только языка — богатого, сочного, образного. Редкие, но меткие вкрапления описаний элементов окружающей природы созвучны всему происходящему, а не вставлены за ради красивости, но и не сами по себе, а отражают настроения героя и его миросозерцание: саму по себе природу по этим описаниям представить все-таки трудно, настолько они метафоричны. Иногда ловил себя на мысли, что это просто белый стих или стихи в прозе — настолько легко чувствовался внутренний ритм, четкая и мощная поэтика. Федор Гладков как будто экспериментирует, составляя из разных слов и определений уникальные катахрезы, нестыкующиеся сочетания, создавая новые значения и новые знамения. Сразу вспоминаются неизвестно чьи слова: дабстеп-это подсознательная тоска молодого поколения по шуму работающего завода. Вот здесь тоже читаешь и чувствуешь этот дабстеп и эту тоску. Уже не футуризм, но еще не соцреализм — что среднее, сродни платоновскому Котловану .
Впечатляет обилие и разнообразие бытового разговорного языка первой половины двадцатых, активное использование суффиксов и приставок для создания новых слов, не всегда понятных, и использования старых в неведомом диком смысле. Даже убогий пролетарский канцелярит, за употребление которого просто хочется в рожу плюнуть и кирпичом добавить, здесь выглядит вполне уместным: наверняка именно так и говорили, такие фразы пользовали, такая трескотня стояла в разговорах — благо Гладков не из вторых рук все рассказанное берет, а сам в подобном участвовал, да и книга написана буквально по горячим следам, еще Ильич не помер. Диалоги отдают театральщиной, вроде как каждый поперек батьки пытается толкануть речь и задвинуть философию, но поскольку текст скорее поэтический, нежели приземленная проза, то все это представляется вполне уместным.
Впрочем, долго читать книгу не так-то легко — возникает ощущение, что ты обдолбанный, причем трава не самая лучшая, иначе с чего бы эйфория временами сменяется приступами дурноты, жажды и жора. Персонажи слишком часто смеются без причины и непонятно — это признак тотальной шизофрении, дурачины или просто клятые большевики чем-то окуривали народ? Особенно показателен момент, когда все действующие лица «не могут сдержать радостной улыбки» при получении винтовки с патронами.
В книге наличествуют множество явлений, специфических для зари НЭПа — стремительное закостенение советского аппарата, конкурирующие компетенции, и особенно конфликт индивидуального и коллективного (идейного), голод в городах и Поволжье, продразверстки любой ценой, восприятие новой экономической политики как предательства дела революции, партийные чистки и многое другое, зачастую даваемое фоном и вскользь.
О чем книга? О врагах. Враги в собесе, враги в наркомпросе и промбюро, враги в совнархозе, райлесе и совнаркоме, все, кто не с нами — враги, и те, что с нами — тоже враги, только хорошо замаскировавшиеся; враги в продкоме, эркаи и главцементе, и только в Москве — Ленин в ушанке. Обыватели ходят, играя бровями при встрече, явно замыслили социал-предательство, бюрократы окопались, днем и ночью проталкивают кооперацию, концессии и спекуляции, чека спит, функционеры вставляют палки в колеса. Эта книга — о ненависти. Ненависть движет главным героем Глебом Чумаловым. Три года он сражался на фронтах и привык ненавидеть своих врагов, но вернулся и ненависть никуда не делась, просто приобрела другие формы: сто оттенков серого. Непонимание и злость к жене, которая не дает и строит из себя новую женщину, тревога по отношению к нэпманам и сверкающим витринам — разве за это боролись? отвращение и гнев к переродившимся коммунистам с портфелями в конторах, недоверие к спецам. Но Глеб правильно использует эту ненависть — в качестве топлива для работы, для строительства. Потому как хорошее надо строить из плохого, больше ничего просто нет. Так что книга о созидании.
В Цементе немало емко выписанных персонажей. Сам герой, солдат, вернувшийся на завод и сражающийся гидрой советской бюрократии; его жена, ставшая женотделовкой и кипучим организатором; местный функционер, предисполкома, монолитный, квадратный карьерист и насильник с оловянными глазами; руководитель какого-то планбюро, забаррикадировавшийся за революционной терминологией, с мертвой маской вместо лица; чекист, которого все боятся и который ни черта не делает — он колеблется вместе с линией партии и НЭП ему не страшен; дерганый популист и агитатор, мутящий рабочих не понятно на что; руководительница женотдела, поймавшая нервный срыв на фоне пришествия витрин, спекулянтов и нэпманов; бывший инженер завода, старый седой технарь, словно сотканный из паутины и тлена. В принципе, не трудно сделать пьесу из всего этого красного бедлама — было бы посильней, чем Фауст Гете.
Впечатлила линия с женой героя, которая от забитой бабы с борщом и дитятей становится настоящей коммунисткой, борцом за права женщин. Очень здорово выписан конфликт с вернувшимся с войны мужем, его (мужа) постепенная трансформация (не важно, реальная или нет) в спутника и более-менее равноправного партнера. Если б Гладков взял бы этот конфликт как сюжетообразующий, могло бы получиться не только очень круто, но еще и на века, потому как в нынешней конфигурации книга как комар в янтаре — красиво, но мертво.
Есть другой конфликт — между двумя братьями, один из которых белый полковник (здесь все белые офицеры полковники, что добавляет немало лулзов), устраивающий восстания против красных, а другой — перековавшийся интеллигент, но выражен он довольно убого, отдает штамповкой, да и проходит где-то на периферии. Стоит отметить амбивалентное отношение Гладкова к офицерам — они, конечно, ужасные негодяи, кровь капает у них с клыков и штыков, но при этом они принципиальны, способны на благородные поступки и в плен попадают с чувством собственного достоинства, видно сам с такими сталкивался.
Несмотря на мою высокую оценку и немалое удовольствие, полученное при чтении, советовать я ее никому не буду — книга весьма своеобразная, на любителя покопаться в исторических свистелках и для фаната всей этой безумной и безумно интересной эпохи. Ближе к концу она становится чрезмерно утомительной, концентрация двадцатых годов здесь такая ядреная, что аж слезы из глаз и унутре все волнуется. Так что с дозировкой осторожней — запивайте молоком.
Источник
